Анаша

В насквозь проштемпелеванной дали

подшитой к делу, лишь ее открыли,

два года приснопамятных прошли,

в глухом стройбате, где тайком курили

продукт из криминальной конопли.

Дымок был жирноват, как от мангала

и синью все подергивал окрест.

По всей стране плыла фата-моргана,

один генштаб был беспросветно трезв.

Он клал на нас –

жестянку транспортира.

Ведь не его пинали дембеля

на желтом льду щелястого сортира,

за то, что жизнь – жестянка, падла, бля!

Спасибо –

хоть и щурился спесиво,

да не оставил азиатский бог.

Садилось солнце на хребты массива,

как старый караванщик меж горбов.

И был пожар.

И все казармы мира

пылали ярче, чем в ночи стога.

Была затяжка и глоток чифира.

Цвели дрова – и был закон – тайга!

Был долгий пир годов.

Пускай нечасто,

был зван и я – любимым, молодым.

Пил водку горя и шипучку счастья.

Но вот дополз и до генштаба дым.

Восток как бы дремал себе в затишье,

покоясь в упомянутых горбах.

Но прибывали младшие братишки

оттуда в оцинкованных гробах.

И ты, мамаша пьяная, Россия,

с погубленным сынишкой на руках

от слез своих трезвея, голосила.

Один генштаб ловил свой тихий кайф.

Музыка полковая даром тщилась,

зазря гремел оркестр магнитных мин.

Торчал генсек. Политбюро тащилось.

Балдел госплан. И улетал совмин.

Паленым мясом пахнет южный ветер.

Зависшая над пропастью во лжи,

скажи страна, кто спросит? кто ответит?

Очнись, страна обкуренных! Скажи –

где твой пророк?

…в чаду по ресторанам

роняет пену запоздалых фраз –

погонщик строк, идущих караваном

через пустыню пересохших глаз.