Паломник

В монастырской гостинице –

ни телевизора, ни интернета.

Из пропащего света ты здесь не откроешь ни файла.

За окошком – 

простыли уголья истлевшего лета.

С тем, кто верит, святые со стен говорят без вайфая.

А захочешь курить – 

облачись и ступай за ограду.

Но и там не уйдёшь от пригляда отца Серафима.

Дальше – 

меркнущий лес, как натура для мрачного фильма.

Дальше сплошь буераки, овраги. 

Но дальше не надо. 

Там уже обживается тьма. 

За намоленным кругом

ты, ослепший, один на один с первобытным испугом.

Там как будто бы крылья хлопочут и тени лепечут.

Иномирные силы хрустят омертвелой листвою, 

не из тех, что в протопленных избах вздыхают за печью,

а такие, что крови взыскуют - досыта и вволю. 

Всякий куст в темноте страховидные образы примет. 

Но мой слабый фонарик уводит меня за периметр.

Я иду – 

повинуясь чему-то, что больше и выше,

сам себя убеждая, что попросту тешусь игрою

в стороне, где погибли лишь трусы, свихнувшие выи,

потому что обходят её храбрецы и герои.

Это вроде душевной болезни – 

стремленье наружу,

из облатки добра и тепла – в неизвестность и стужу. 

По дороге осенней, седой осеняем луною,

на которой, как прежде, отчётливы Авель и Каин,

ковыляю. 

Пустынная чаща сомкнулась за мною. 

Но Учитель в пустыню и сам уходил – 

ради прений с лукавым.

Мне привычны пути в темноте, посреди бурелома.

Страшно лишь, что во храме я гость, а во мраке я дома. 

Здесь пора над собой усмехнуться – да полно, да ладно.

Поблудила овца – и к родимому стаду обратно.

Под покровы добра и покоя, где пенье и ладан. 

Помолюсь как умею 

и свечку поставлю – за брата.