Разговор рядового с ветром

Пожизненно зачислен рядовым

запаса –

на любой пожарный случай,

стирая шею о хомут колючей

БУ шинели,

едкой, точно дым,

на переподготовку угодив,

в шеренге тех, кому не отвертеться,

я густо замесил проселка тесто

там, где стрелу изобразил комдив.

Он, солнечнопогонный и лампасный,

крошил о бор и пустошь грифель красный,

избрав 1 : 100 000 масштаб,

поскольку в деле быть любил подробным –

и мы порядком двинули поротным,

куда ни гнул удар карандаша б.

А дабы служба не казалась медом,

ручным обремененный пулеметом,

я все-таки насвистывал в строю,

покуда в задубевшую палатку

вдесятером не втиснулись, вповалку.

- Подвинься, кореш, распротак твою…

Ворочаясь на нарах жестче рельса,

засажен клином меж двоих детин,

уже храпящих, я кой-как угрелся,

да сон меня не брал.

И вот, один,

я выполз под луну для перекура.

Пал иней на долину. Сосны хмуро

мерцали на светящемся ветру,

клинками игл, подобных серебру

грозя: штык – молодец, а пуля – дура.

За лесом строевым бледнела степь

без горизонта – как сама свобода.

И звеньями свисала с небосвода

стальных созвездий порванная цепь.

Я вслушался.

Шел шорох надо мной

по хвое, по верхам – сперва невнятен,

но явственнее все, как бы луной

проявлен в виде четких черт и пятен

на вешнем, увядающем снегу.

Рисунки ветра двигались, дрожали…

Но я прочел неверные скрижали

и до сих пор припомнить их могу:

«Мой пленный брат,

ты был крылат как я,

тогда – до бытия, до колыбели.

Так воспари, воспрянь!

И впрямь – тебе ли

влачить ярмо, крылатость затая?

Все небеса твои, а ты бредешь

в своем строю, неволею навьючен,

готов терпеть и умереть научен

как повезет –

быть может, ни за грош.

Я прах таких как ты ношу века,

неисчислимы пращники империй.

Но ты живым со мной умчишься –

первый!

Летим же, брат, не рассвело пока!»

Я усмехнулся: право, воспарить

и рад бы – да ведь я не институтка.

Уймись, Эол. Мне надо прикурить.

Не мельтеши – погасла самокрутка.

Послушай рядового.

Рядовой –

не от рожденья, но трудом и потом –

я выбился из знати родовой,

из прадедов и дедов, по штрафротам

хлебавших лихо ложками стыда,

сполна – за вековую спесь княженья.

В четвертом поколенье униженья

погашен долг –

вчистую, навсегда.

В ряду людей –

а ряд людей велик –

теперь, когда я выкуплен на волю,

комдив – и выше – существуют лишь

в той степени, в которой я позволю.

И судьи мне на свете – только те,

с которыми я мыкаюсь во взводе.

Так ветру ли учить меня свободе,

шумящему о ней лишь в пустоте?

Швырнув окурок в небо, я нырнул

обратно, в храп. Брезентом брешь заделал –

и отрубился. Завтра в караул.

В четверг – помывка.

В пятницу – на дембель.