Река, Ока, широка — эти рифмы истоптаны, как снег у моста. Спазмом своим строка их отторгает. Просто скажу о том, что над мостом летает птица. Издалека кажется, что это только битый пиксель дня, нервно пульсирующий от восторга собственной лёгкости в мониторе окна. Кто она? - явно не из парящих и перелётных, тощая, испитая - слишком хлопочет крыльями, слишком прячет вектор полёта, шарахаясь и петляя, цель свою силясь в фокусе сохранить. Вся затрепещет — и кажется, что она вроде и взмыть непрочь, но как будто нить к лапке её озябшей прикреплена. Штрих этот вдруг растворяется небосклоном, а приглядишься вновь и увидишь — вон он, в тщетной попытке кануть в пустую даль. Это ворона, суть — измельчавший ворон, дщерь вещунов, потерявших свой тёмный дар. Что с незаоблачной видится высоты? Плоскости, линии. Льды, полыньи, мосты. Схема, лишенная глубины, основа фона для расположения крох съестного. И траектория ломкая объяснима связью между полётом и коркой хлеба - именовать судьбой эту связь нелепо. Вдруг заплутавший вихрь пролетает мимо, даже бескрылое поднимая в небо. Крутятся лопасти смерчей его жестоких, всё что во льды не вмёрзло, что не пришито насмерть к пейзажу - на вихревых потоках, рвётся на юг, где вдоволь тепла и жита. А надо льдом Оки исчезает мост, собственно, и река исчезает тоже, лишь завихренья, извилистые как мозг, враз ниспадают завесой сплошной пороши. Всё пропадает из виду. Но ввиду сумерек — это с порядком вещей в ладу. Всё исчезает, но продолжает сниться, стало быть, так написано на роду - всё исчезает, кроме незримой нити и кома перьев, остывающего во льду.