Видимо, движим суровым инстинктом пола, прах, оживляемый доблестью, ищет поля, честную смерть готовясь принять как милость в образе рыцаря. Впрочем, обличье - мнимость. Нет ни врага, ни валькирий, кружащих топлес, боли и гибели нет. Есть лишь прах и доблесть. Прочее – рельсы, холмы, облака и волны, замок зазубренный на горизонте мутном, сам горизонт, смазанный мокрым утром - зыбки, воображаемы, произвольны. Всё в никуда – автострады, просёлки, тропки. Тащится в пекло фура, но всюду пробки. Жизнь осыпается с воза клочьями стога. Строится башня. Слепые бредут по луже. Те, кто в себе обрести не умеют Бога всё ещё тщатся встретить его снаружи. Все, кто надеялись, верили и хотели, в жиже намерений не обрели опоры - им невдомёк, что в единственном чистом поле есть только прах и доблесть на самом деле. Им что ни птаха – ворон, что пень - то плаха. Сами они – химеры, придатки к фону. В мире, где мало доблести, много праха: он принимает - от страха - любую форму. Вымысел бедный подписью подытожен Кончен пейзаж. Персонажи готовы к бою. Более холст никому ничего не должен - или повинен перед одной любовью. Радости здесь не наберёшь и горсти - только и проку, что остаемся вместе в поле, где рыцарь со смертью играет в кости. И ничего на кону за ним, кроме чести.