Ремарковский последыш, нелюдим, под скверный кальвадос о чем-то грезит, один в кафе - в той степени один, что если он уйдёт, кафе исчезнет. Душа однажды сбрасывает вес, точней из брутто переходит в нетто. А вещи, остающиеся здесь, ещё живут в попытках значить нечто. Так мнит скамья, что будет на века седалищами жаркими согрета, и дым, взойдя к виньеткам потолка, не верит, что погасла сигарета. И вся эпоха, словно тот же дым, витает в обольщениях нескромных, что в ней никто отныне не один - все поголовно в штурмовых колоннах. А этот пьёт, шепча под шум дождя, в стакан, который кажется бездонным: «один-один», упрямо счёт ведя, себя не признавая побеждённым. Ничья за ним – он канет в никуда, не поклонясь ни символам, ни плахам. И за его спиною города становятся ничем - золою, прахом. Кренится небо, осеняя тлен. И выпевает дождь разноголосо десяток тактов из «Лили Марлен». И помнят капли привкус кальвадоса.