Кай

Снег не умеет стучать по стеклам и крышам,

и потому он внезапен, вкрадчив, неслышен,

Вдруг просыпаешься – жизнь, точно мел бела,

пишет по аспидной осени, что была

сладкой, душистой, как наливной ранет,

росной, купавной.

Но доказательств нет.

Мир индевеет в саване белизны,

вместе с надеждой очнуться однажды, будто

VIP-мертвецы в криокапсулах ждут побудки,

в дивном грядущем, которому не нужны.

Если бы Герда не спасла Кая,

может, его ждала бы судьба такая:

окоченеть торосов седых среди.

До скончанья времен, навсегда, навеки,

в бликах слепящих, но уже не на свете - 

неповзрослевший старец со льдом в груди.   

Вроде строки бегущей направо слева

до бесконечности,

хоть весь лед искроши,

всё-то слагает из блестких кристаллов слово,

гулкое, не греющее души.

Но не постичь в неге тепле и лени,

что и мороз жжется, как кипяток,

там, где сентиментальны разбойники 

и быстры олени,

там, где тропа – лыжня, а река – каток.

Жарко в пути, ведущем вечерней тенью  

мимо хрустальных елей и волчьих стай,

мимо зимы, нахлёстывающей метелью.

Не опоздай Герда. Не опоздай.