Большой блюз

Когда бы я умел играть на саксофоне,

я нанялся б на белый пароход,

который возит по морю туристов

вдоль солнечных и пряных берегов.

Представьте:

отоспавшись днем под гул

машины

и под переплески зыбей,

я вешаю ярмо свое на шею –

шнурок с никелированным крючком –

отличием завзятого джазмена.

Бреду наверх, где ресторанный тент

уже провис под голубою ношей

томительнейших сумерек морских.

Открыточно-шашлычный колорит:

дымок мангала тает за кормою,

официанты шелестят рублями,

и чайки, обожравшись, отстают

и пропадают в белопенном шлейфе –

но горестные крики все звучат,

все длятся, все тревожат…

Кто я есть,

подобно птицам получая хлеб

за сотрясенье воздуха пустое?

Я раскрываю жаркий раструб клюва –

и в путь, вдогонку плакальщицам-чайкам,

за взмахом взмах или за звуком звук,

зажав мундштук в мозолистых губах

и выдувая пузыри печали

холодного и чистого стекла.

За мигом миг или за годом год –

но час пробьет:

ведь случай вечно жаждет –

в порту случайном,

вечером случайным,

одна или со спутником случайным,

на палубу та женщина взойдет,

которой ради, словно ради Бога,

сбираю я на паперти судьбы.

О, как он прихотлив, изгиб трубы,

в котором звук скрывается до срока!

Схвачу за глотку звонкую змею,

измучаю десятком пальцев ловких,

и выдохну в нее всю жизнь свою,

всю темноту, накопленную в легких,

все, что словами высказать боюсь,

все, что назвать не смею от незнанья…

И только знаю – это будет блюз,

большой и не имеющий названья,

как этот гулкий купол надо мной

и над тобой – и надо всеми нами,

заверченными ярмаркой земной

минутными пестрящей именами,

где я трублю –

как шут из шапито,

мне вторят дрессированные птицы –

трублю всю жизнь, ушедшую на то,

чтоб встретиться, обняться и проститься.

Я выдохнусь.

Меня прикончит боль,

что хлынет горлом на казенный смокинг.

Но даже лабух раз в столетье - Бог.

Мой блюз звучит. И он вовек не смолкнет.

Прощай же, глупый белый пароход.

Пора на берег – подавайте сходни!

Мой саксофон валяется на дне.

Мечтаньям тоже свойственна усталость…

А все же интересно, что бы сталось,

когда бы я умел играть на саксофоне,

как музыка – на мне?